Федор КРЮКОВ

Родимый край... Как ласка матери, как нежный зов её над колыбелью, теплом и радостью трепещет в сердце волшебный звук знакомых слов. Чуть тает тихий свет зари, звенит сверчёк под лавкой в уголке, из серебра узор чеканит в окошке месяц молодой... Укропом пахнет с огорода...
Родимый Край...
Кресты родных моих могил и над левадой дым кизечный и пятна белых куреней в зелёной раме рощь вербовых, гумно с буреющей соломой и журавель застывший в думе,- волнует сердце мне сильней всех дивных стран за дальними морями, где красота природы искусство создали мир очарований. Тебя люблю, Родимый Край... И тихих вод твоих осоку и серебро песчаных кос, плач чибиса в куге зелёной, песнь хороводов на заре, и в праздник шум станичного майдана, и старый милый Дон не променяю ни на что...
Родимый Край...
Напев протяжный песен старины, тоска и удаль, красота разлуки и грусть безбрежная - щемят мне сердце сладкой болью печали, невыразимо близкой и родной...
Молчание мудрое седых курганов и в небе клекот сизого орла, в жемчужном мареве виденья зипунных рыцарей былых, поливших кровью молодецкой, усеявших казацкими костями простор зелёный и родной... не ты ли это, Родимый Край?
Во дни безвременья, в годину смутную развала и паденья духа, я ненавидя и любя, слезами горькими оплакивал тебя, мой Край Родной...
Но всё же верил, всё же ждал; за дедовский завет и за родной свой угол, за честь казачества взметнет волну наш Дон Седой...
Вскипит, взволнуется и кликнет клич, клич чести и свободы...
И взволновался Тихий Дон... Клубится по дорогам пыль, ржут кони, блещут пики... Звучат родные песни серебристый подголосок звенит вдали, как нежная струна...
Звенит, и плачет и зовёт...
То Край Родной восстал за честь Отчизны, за славу дедов и отцов, за свой порог и угол…
Кипит, волной зовет, зовет на бой Родимый Дон…
За честь Отчизны, за казачье имя кипит, волнуется, шумит седой наш Дон, - Родимый Край...

"Донская Волна
" №12, авг. 1918 г.


Историческая справка к произведению Ф. Крюкова "Родимый Край"

После захвата власти большевиками в Усть-Медведицком округе во главе с Войсковым старшиной Мироновым 21 января 1918 года, Ф.Д. Крюков жил в своей Глазуновской станице, в 39 верстах от Усть-Медведицкой, изредка наезжая в неё повидаться со своими друзьями и навестить сына, учившегося в реальном училище.
Когда, в конце апреля, в округе началась вооруженная борьба казаков - "кадет" с их противниками казаками - "мироновцами", изгнанный из станицы Усть - Медведицкой "Революционный Совет" Миронова перенёс свою резиденцию к железной дороге в слободу Михайловку, откуда и руководил всеми операциями.
Вооруженная борьба разгоралась, переговоры, ведшиеся на происходившем в мае в Михайловке Съезде Делегатов обеих сторон, не приводили ни к чему и явно затягивались Мироновым, ожидавшим отряды красных матросов из Царицына и Борисоглебска, для наступления на Усть-Медведицкую, объявленную контр-революционным гнездом, подлежащим уничтожению.
Шла подготовка и в Усть-Медведицкой, но у казаков-кадет не было оружия, кроме шашек, не было патрон, даже на имевшееся ничтожное число винтовок. Приходившие отряды отдельных станиц, в 3-4 сотни конных и пеших казаков, имели на весь отряд всего каких-нибудь 15-20 винтовок, с 5-8 патронами на винтовку, что понятно не могло не отражаться на настроении казаков.
Воодушевлённая учащаяся молодёжь шла в бой, вооруженная одними палками и доставала себе оружие у красных. Были уже десятки убитых и раненых; в станице не было ни медикаментов, ни перевязочных средств и не было ни копейки денег на самые необходимые расходы по уходу за ранеными и не откуда было достать их.
Тот патриотический подъём, какой царил среди восставших казаков 14 хуторов ст. Усть-Хоперской, - родины Атамана A.M. Каледина, далеко не захватывал станицы и хутора округа. И в то время, когда за Доном уже горели хутора и шайки матросов с орудиями и пулемётами двигались от линии железной дороги на Усть-Медведицкую, расстреливая десятками ни в чём не повинных стариков, и когда безоружная молодёжь и казаки восставших отрядов гибли в неравных боях, в это время в станицах и хуторах левого берега Дона шли бесконечные споры, на хуторских сборах, о том: нужно ли участвовать в борьбе и чью принять сторону.
Некоторые хутора выбрасывали белые флаги, заявляя этим свою "нейтральность", Другие делились на две группы: "нейтральных" и "восставших". И, наконец, были хутора, делившиеся на резко обособленные три группы: "мироновцев", "кадет" и "нейтральных".
К этой последней группе, скрывавшей в себе и самый "шкурнический" элемент станиц и хуторов, в первые дни принадлежала и родная станица Ф.Д. Крюкова - Глазу невская.
Все эти колебания казаков, бесконечные споры их на собраниях, начинавшиеся с раннего утра и кончавшиеся поздним вечером, - угнетающе действовали на Фёдора Дмитриевича, жившего в своей станице и часто вызывавшегося казаками на сбор, - для разъяснения тех или иных вопросов. Для него, приговоренного уже к смерти и чудом спасенного от расстрела, все вопросы были ясны, - нужно браться без колебаний за топоры и вилы и очищать родную землю от разбойничьих банд, именовавшихся революционным народом.
Но это мнение не было по душе большинству казаков его станицы, для них более были приемлемы призывы обыкновенных шкурников, скрывавшихся под видом нейтральных и в то время, как большая часть боевых казаков ушла к Миронову, а меньшая сражалась в рядах кадет, шкурники философствовали в станице на тему: "моя хата с краю".
Все убеждения Фёдора Дмитриевича на сборах, что эта шкурническая позиция не спасёт их от расстрелов и грабежей красы и гордости революции-матросов, уж по одному тому, что они казаки, на его станичников не действовали и только позже они убедились в этом горьком опыте и Глазуновская станица была впоследствии одной из непоколебимых в своей стойкости в борьбе с красными.
В эти тяжёлые первые дни начала борьбы с красными в Усть-Медведицком округе, в дни полной неопределённости, душевного шатания и неуверенности, не только в далёком будущем, но и в завтрашнем дне, в тяжёлой общей душевной угнетённости - только учащаяся молодёжь местных учебных заведений, с примкнувшими к ней студентами, была бодра и весела. Образованный из неё подъесаулом Алексеевым партизанский отряд, с пением своего бодрого марша, ходил за станицу на обучение, резко выделяясь среди общего угнетённого состояния.
А оно питалось фронтом, с которого шли тяжёлые вести, - молодые казаки, так называемые фронтовики, сформированных в станицах отрядов держали себя неопределённо, среди них было много колеблющихся, а из хуторов левого берега Дона и прямо сочувствовавших Миронову, - всё это создавало неуверенность в отрядах. Отдельные отряды часто митинговали, отказываясь выполнять боевые задания, всё ещё надеясь на мирное разрешение вопроса: - быть ли в округе большевистским советам или жить казакам по старине?
На поднявших восстание Усть - Хоперцев, мужественно дравшихся с большевистскими бандами, сыпались упрёки, в поднятии напрасно оружия.
Знаменитый Кузьма Крючков, бывший по обыкновению в первых рядах, жаловался, что ему нельзя слова сказать, как ему сейчас же со злобой говорили: "Всемирную славу хочешь и генеральские погоны?"
При таком крайне неопределённом настроении казаков, не могло быть уверенности в поднятое ими же самими дело борьбы с большевиками у офицеров, призванных казаками же в свои отряды. Своим жертвенным примером они воодушевляли свои отряды и многие из них гибли при обстановке, исключавшей возможность этого в иных условиях,- так погиб сотник А.И. Емельянов, не поддержанный казаками отряда при команде его "В атаку!..."
Но поднятое дело борьбы всё же не умирало, напротив, оно росло и ширилось. Один за другим приставали нейтральные хутора к восставшим и высылали свои отряды за Дон на помощь бившимся там казакам.
И целые дни, на вершине пирамиды, ставшей теперь "исторической" точкой округа, - стояли толпы народа, молча, пристально всматриваясь в даль Задонья, где на широком, многоверстном пространстве горели отдельные хутора и кое-где рвалась над ними шрапнель... гудели орудия.
А по дорогам зеленеющей майской степи из присоединившихся хуторов, заунывными казачьими песнями, полными грусти, тянулись змейки казачьих отрядов, шедших к Дону на сборный пункт.
Далёкой, эпической стариной, обвеянной грустью, веяло от всей этой картины... На горе часто бывал и Фёдор Дмитриевич Крюков и Роман Петрович Кумов. Здесь мало говорили, но само молчание говорило больше всяких слов. В такой обстановке, между жизнью и смертью, в ст. Усть-Медведицкой был устроен "летучий" концерт для получения средств на первую помощь раненым.
Утром, в день концерта, к уезжавшему Фёдору Дмитриевичу в свою Глазуновскую станицу, только что освобождённую от большевиков, повидать родных и свой очаг, обратилась его квартирная хозяйка А.В. Попова, приглашенная участвовать в концерте, написать что-либо для прочтения ею на этом вечере.
Фёдор Дмитриевич ответил: "Что же я могу написать Вам, - стихов я не пишу, а стихотворений в прозе писать не умею, а то, что я пишу обычно, не подходит". Это было за час до его отъезда, а уезжая, он вышел из своей комнаты и передавая ей набросанный "Родимый Край", сказал: "Подойдёт, -прочтите, а нет - выбросьте"...
"Родимый Край" был прочитан под акомпанимент - экспромт рояли П.П. Васильева и произвёл неописуемое впечатление... В открытые окна, переполненного зала реального училища, с далёким видом на Задонье, видно было зарево горевшего в двадцати верстах за Доном хутора Зимовника, - то отряд красных, предводительствуемый матросом, жег дома семей офицеров, ушедших в противные отряды. Изредка слышны были одиночные орудийные выстрелы...
На сцене сидели 17 юношей партизанского отряда, раненых в бою под хутором Шашкиным, где из отряда в сто человек было одних только убитых 26...
Один за одним проходили вокально-музыкальные номера грустных мелодий, невольно отражавших общее настроение и, наконец, вечер заканчивался мелодекламацией А.В. Поповой. С редким, по теплоте чувства, искусством стала она читать это стихотворение, под мелодию казачьих песен, полную тоски и грусти. Прочитанный несколько раз подряд, "Родимый Край" произвёл на присутствующих неизгладимое впечатление...
Его наизусть знала молодёжь, в сотнях экземпляров его требовали на фронт и со словами из него "за честь Отчизны" шли в бой молодые и старые казаки.
Психологическое влияние на казачьи массы этих немногих строк, сочетавших в простых и ясных словах близкие и безгранично дорогие душе и сердцу каждого Донца понятия, - было огромно. Они, эти немногие строки, связывали его настоящее с далёким прошлым истории его Родного края, обвеянной такой поэтической красотой, и в тяжёлые, мрачные дни полной неизвестности его настоящего они придавали бодрость и укрепляли веру в будущее. В этих строках казаки своей простой душой глубоко чувствовали, что в их многовековой истории начинается новая страница, и что написанная их слезами и кровью,- она не забудется русским народом.
Нужно было видеть эти вдохновенные лица молодёжи и слышать бесконечные повторения отдельных мест из "Родимого Края", чтобы понять оставленное впечатление в каждом, прочитавшем его, и оценить всё его психологическое значение на поднятие духа и настроения в колебавшихся народных казачьих массах...
Убитая молодёжь в первом бою с Мироновым из отряда партизан подъесаула Алексеева, в числе 13 трупов, была похоронена в общей могиле, на высшей точке горного берега Дона, в четырёх верстах от Усть-Медведицкой, называющейся "Пирамидой" и на огромном деревянном кресте над этой "Братской Могилой" был приведен конец из "Родимого Края" от слов "...Во дни безвременья, в годину смутного развала...", но по занятии 29 января 1919 года Усть-Медведицкой станицы красными, крест начали рубить, но Миронов остановил и приказал сорвать только эту надпись.
В ясные летние дни с "Пирамиды" открывается редкая по красоте картина беспредельной Донской степи, с извивающимися на много десятков вёрст вокруг неё Доном и красивыми степными притоками его: Хопром и Медведицей. По радиусу в 80 вёрст с "Пирамиды" видны станицы и хутора, утопающие в зелени садов и левад, с белеющими в них колокольнями церквей. Легкой синеватой дымкой, среди зеленеющих лугов, отмечены пути Старого Дона, Медведицы и Хопра и какой-то особой грустью веет от картины кажущихся беспредельными пустыни сыпучих песков, левого берега Дона...
У подножия "Пирамиды", на берегу Дона, с впадающей в него с противоположной стороны Медведицей, красиво расположился Усть-Медведицкий Преображенский монастырь, так много раз воспетый Ф.Д. Крюковым и Р.П. Кумовым в их произведениях, придающий какую-то особую мягкость и теплоту общей картине...
Нужно было видеть Ф.Д. Крюкова, присутствовавшего на похоронах этих первых жертв "гражданской войны", чтобы понять его душевное состояние... Оно вылилось во втором его стихотворении в прозе, названном им "Пирамидами" и посвященном героям "Братской Могилы".
А Р.П. Кумов, часто проводивший время на Пирамидах и особенно полюбивший их, как он говорил, после того, как они украсились "Исторической" Братской Могилой, - мечтал посвятить им целое большое произведение , связанное с пережитыми событиями, назвав его "Пирамидами".
И тот и другой, страстно мечтавшие найти покой среди дорогих братских могил Пирамиды, унесли с собою скорбь, оставив жизнь вдали от родных, любимых мест, вдохновлявших их на дивные строки.

Фёдор Дмитриевич Крюков умер 20 февраля 1920 года на Кубани.
Роман Петрович Кумов умер 20 февраля 1919 года в Новочеркасске.

П. Скачков,
"Донская Летопись" №1, 1923 года